Кого и почему боится американский правящий класс?
Инициатива двух американских конгрессменов по принятию конгрессом США резолюции о непризнании Путина президентом после выборов 2024 года носит знаковый характер, несмотря на то, такая резолюция может быть вовсе не будет принята, а если вдруг и будет — то будет иметь лишь рекомендательную силу.
Помимо абсолютной уверенности американского правящего класса в том, что он якобы может командовать кем угодно, когда угодно и как угодно, инициатива выдаёт одну фундаментальную черту, въевшуюся в политическую привычку, повадку его поведения — этот правящий на самом деле, без всяких оговорок и совсем не метафорически боится лично Путина В.В. За это он лично Путина В.В. ненавидит. Ждёт не дождётся, когда уже Путин уйдёт — и вот тогда можно будет наконец-то разобраться с Россией. А Путин всё никак не уходит. И конца-края его правлению не видно.
Из-за этого экзистенциального страха-ненависти мы вынуждены в течение долгих лет выслушивать поучения об обязательности сменяемости власти. Эти поучения как мантру повторяют остатки тех политических сил, в чьих руках страна была в 90-е годы, кто так надеялся на второй президентский срок Д.А. Медведева и мечтал о возврате к прежним временам, когда всё было можно и ничего за это не было. Сама по себе мечта о возврате в политическое прошлое возвышенно называется «трансфером власти», которого ждут с нетерпением, а ожидание скрашивают рассуждениями о том, что «путинская вертикаль» изжила себя и «накопившиеся противоречия» (старая добрая коммунистическая диалектика исторического процесса) «взорвёт» российскую политическую систему.
Любопытно, что сами либеральные политические мечтатели никакой оппозиции на дух не выносят и свою желательную власть понимают как абсолютную без всяких скидок на мирные времена. Начиная с Правительства Гайдара, эта власть приходила в качестве революционной диктатуры и по другому себя не мыслит. В этом она вполне соответствует русской политической традиции и подчиняется этой традиции. Поскольку у нас с Ивана Грозного политическая оппозиция практиковала государственную измену в качестве основного метода работы, непременно привлекала к активному участию во внутренних русских делах враждебные России государства, то и отношение к этой оппозиции было соответствующим.
Так было и в Гражданскую войну 1918—1920 гг., которая во многом по этой причине кончилась не договорённостью сторон, а полном разгромом и изгнанием побеждённой стороны, призывавшей на помощь иностранную интервенцию. И хотя сегодня (только сегодня) тем проигравшим людям предлагается мир и прощение, нашей политической системе нет необходимости быть постоянным розыгрышем высшего поста в государстве между двумя враждебными лагерями, как это было в США после их Гражданской войны. Принцип сменяемости — не более чем карточная игра, обеспечивающая замену военных действий символической процедурой «поправили вы — теперь дайте поправить нам». Заодно можно раз в 4-8 лет списывать на предшественника ошибки, неудачи и непопулярные решения.
Есть и другое отличие нашей политической культуры. Она в полной мере самодержавна, что нашло отражение не только в советском периоде истории, что-бы там сами красные цари ни говорили о самодержавии, но и в ельцинской конституции, которая учредила не просто пост Президента, но роль и позицию русского Государя. И делалось это отнюдь не для Путина, которого тогда не было даже в проекте.
Была «расстрелян» Верховный Совет и сделал это президент, после чего данное соотношение сил было закреплено референдумом. США, вполне одобрившие это действие, вряд ли отдавали себе отчёт в том, что они одобряют. Любой, кто занял бы этот пост после такой коренной реформы — по-сути революции и скоротечной Гражданской войны (вспомним, что в Англии революция и разворачивалась как война, а впоследствии и противостояние короны и парламента), вынужден был быть — хорошим или плохим — но Государем Российским, а не просто Президентом.
И в очередной раз победа одной силы над другой была полной и окончательной, без всяких компромиссов и договорённостей, такова историческая реальность, нравится это кому-либо или нет.
В результате, как бы не относились к Ельцину последующие поколения, он как государственный деятель, как Государь, проделал одну важную работу, без которой никакой России сегодня бы не было — устранил главный изъян федеративной конструкции империи советского периода — договорной характер федерации. У нас субъекты федерации не договаривается с государством, а входят в его состав на необратимой основе, по-существу унитарной.
Последний раз это было продемонстрировано на примере Крыма. Именно такое государство и соответствующую ему власть Государя Ельцин передал В.В. Путину как преемнику, впервые в русской истории исполнив политическое завещание Петра Первого, чему до этого препятствовал как наследственный характер монархии, так и отсутствие представительного органа, согласующиеся частные интересы с государственными.
Но Ельцина на Западе и в США не боялись. Ему там аплодировали. А Путина боятся и ненавидят. За что? Важно знать понимать это, поскольку именно за это подавляющее (гораздо более 50-Тимофей %) народное большинство устойчиво выбирает его Государем, и тут не никакой аналогии с ЕР, поскольку сама ЕР набирает свои голоса именно как инструмент, необходимый Государю, а не наоборот. Что же характеризует в этом отношении лично Путина, а не вообще русскую политическую традицию? Восемь лет назад, в сентябре 2013-го, мне пришлось уже обсуждать этот вопрос на страницах альманаха «Однако» в работе «Хроники Путина».
С тех пор главная мысль лишь подтверждалась — дело в том, что Путин сделал себя заложником, неотъемлемым элементом той государственной системы, которую строил и развивал. И она развивала его. Каждый раз страна выбирала нового Путина — без всякого призыва к «обновлению», просто по факту обновления. Исполняя долг русского Государя, Путин вынужден был им становится, учится этой работе. А учитель тут один — исторический процесс, а вовсе не «заграница».
Достиг ли Путин «пика формы»? Если да, то следующий срок он посвятит выдвижению преемника. Если ещё нет — следующий срок не будет последним, хотя работа по преемнику всё равно вестись будет. Дело не в том, что Путин долго остаётся у власти, а в том, что всё это время он не стоит на месте, он двигается, он развивается. В нашей истории есть Государь, поступавший так же — Пётр Первый, поставивший себя в положение ученика и развивающейся личности, отрезавший себе путь к отступлению, сознательно помещавший себя в проблемную ситуацию, выход из которой невозможен через побег, а возможен только через нахождение неизвестного заранее решения. Впрочем, подобным образом поступали и Екатерина Вторая, и Ленин, и Сталин.
Примитивный, но живучий анархизм скажет нам, что ничего в этом нет, кроме жажды власти. Но он также скажет, если его потрясти хорошенько (а раньше это говорилось и без дознания) что и сама власть, и государство — это пережитки, которые должны быть преодолены. Когда-то в древности народы делились на те, которым повезло иметь царя, и на те, которые лишены этого блага. Участь последних была незавидной. Еврейский народ мечтал обрести царя. И если американские конгрессмены так жаждут чтобы Путин ушёл уже наконец, то вопреки анархистам всех мастей я только по одной этой причине хочу, чтобы он продолжал свою работу Государя, поскольку через его развитие развивается наше государство и его политический класс. Как и восемь назад подчеркну — это не апология, это не дифирамбы, это объективное основание выбора, вспоминать о котором несколько преждевременно побуждают меня «американские партнёры».
Тимофей Сергейцев — российский политтехнолог, писатель, философ, представитель методологического движения.
